– Да, я еще не привык к тебе новому, Альберт, – сказал я.
– Ну, для этого нет лучше времени, чем сейчас, Робин. – Он улыбался, прихорашиваясь. Какая-то в нем появилось вещественность. Старые голограммы показывали его в десятке характерных поз, в мешковатом свитере или в тенниске, в носках натянутых или спущенных, в туфлях или шлепанцах, с трубкой или с карандашом. Сегодня на нем тоже тенниска, но поверх нее один из тех мешковатых европейских свитеров, которые застегиваются на пуговицы и имеет карманы. Такой свитер можно было бы назвать пиджаком, если бы он не был связан из шерсти. К свитеру приколот значок с надписью «Два процента», а короткая щетина на подбородке свидетельствует, что сегодня он не брился. Ну, конечно, не брился! И никогда не бреется, это ведь голографическая проекция компьютерного конструкта, но такая убедительная и живая, что я чуть не предложил ему свою бритву!
Я рассмеялся и покачал головой.
– Что значит «два процента»?
– Ах, – застенчиво сказал он, – это лозунг моей юности. Если два процента человечества откажутся воевать, войн не будет.
– Ты и сейчас в это веришь?
– Я надеюсь на это, Робин, – поправил он меня. – Но должен признать, что новости не очень подкрепляют эту надежду. Хотите узнать остальные новости?
– Наверно, – сказал я, и он снова прошел к туалетному столику Эсси. Сел перед ним, лениво поигрывая ее бутылочками с духами и женскими украшениями; так нормально, так по-человечески, что это отвлекало меня от смысла его слов. И хорошо, потому что все новости плохие. Террористы действовали все активнее. Уничтожение петли Лофстрома было первым шагом в этом, и по всей этой части Южной Америки развернулась кровавая война. Террористы отравили главный резервуар Лондона токсином ботулизма, и теперь лондонцам предстояло помучиться от жажды. Такие новости мне не нужны, и я сказал об этом Альберту.
Он вздохнул и согласился.
– Когда я был жив, жизнь была мягче, – сказал он задумчиво. – Конечно, тоже не совершенная. А вы знаете, Робин, я мог бы стать президентом государства Израиль? Да. Но я понимал, что не должен принимать это предложение. Я всегда был за мир, а государству иногда приходится вести войну. Леб однажды сказал мне, что все политики ненормальные, и боюсь, он был прав. – Он выпрямился, лицо его прояснилось. – Но есть и хорошие новости, Робин! Премия Броадхеда за научные открытия...
– Что, что?
– Вспомните, Робин, – нетерпеливо сказал он, – система премий, которую вы организовали перед самой операцией. Она уже начала приносить плоды.
– Ты решил загадку хичи?
– Ах, Робин, я понимаю, вы надо мной смеетесь, – с мягкой укоризной сказал он. – Конечно, пока ничего такого значительного. Но есть физик на Лагуна Бич... Бекферт? Вы знаете его работы? Тот самый, что предложил систему для достижения плоского пространства?
– Нет, я даже не знаю, что такое плоское пространство.
– Ну, – сказал он, сдаваясь перед моим невежеством – в данный момент, я думаю, это не имеет значения, но сейчас он работает над математическим анализом недостающей массы. Похоже, Робин, этот феномен совсем недавний! Каким-то образом в последние несколько миллионов лет к вселенной была добавлена масса.
– Ах, вот как, – сказал я, изображая понимание. Но я его не обманул.
Он сказал терпеливо:
– Если вы помните, Робин, несколько лет назад Мертвец – женщина – из того корабля, что сейчас называется «С.Я.Броадхед», заставила нас поверить, что этот феномен связан каким-то образом с деятельностью хичи. Мы тогда не обратили на это должного внимания.
– Помню, – сказал я. Сказал почти правдиво. Я вспомнил, что у Альберта появилась дикая идея, будто по какой-то неясной причине хичи заставляют вселенную сократиться до первичного атома, чтобы произошел новый Биг Бэнг и возникла новая вселенная с иными физическими законами. Потом он изменил свое мнение. Он в свое время объяснял мне причину, но я забыл. – Мах? – спросил я. – Что-то имеющее отношение к этому парню Маху? И к человеку, по имени Дэвис?
– Совершенно верно, Робин! – он зааплодировал, радостно улыбаясь. – Гипотеза Маха указывает на причину этого, но парадокс Дэвиса делает невероятным действие этой причины. И вот Бекферт аналитически показал, что парадокс Дэвиса неприложим, если число расширений и сокращений вселенной конечно! – Он встал и принялся бродить по комнате, слишком довольный собой, чтоб сидеть спокойно. Я не понимал, чему он радуется.
– Альберт, – неуверенно сказал я, – ты хочешь сказать, что вселенная нас раздавит, превратит в... как ты это называешь... в флоэму?
– Совершенно верно, мой дорогой мальчик!
– И от этого ты так счастлив?
– Именно! О, – сказал он, остановившись на полпути и глядя на меня, – я понимаю вашу проблему. Но это не произойдет скоро. Не раньше чем через миллиард лет, это точно.
Я сидел, глядя на него. К этому новому Альберту надо привыкнуть. Он не замечал ничего необычного, продолжал счастливо рассказывать о новых идеях, возникших в связи с премиями, и о том, какие мысли приходили ему в голову.
Новые мысли?
– Минутку, – сказал я нахмурившись, потому что чего-то я здесь не понимал. – Когда?
– Что когда, Робин?
– Когда ты об этом думал? Ты был отключен все время до нашего разговора...
– Совершенно верно, Робин. Когда я был «отключен», как вы выражаетесь. – Он померцал. – Миссис Броадхед снабдила меня встроенной базой данных, хардвер. Я не перестаю существовать, когда меня отключают.
– Я не знал этого.
– Вы себе не представляете, какое это для меня удовольствие! Просто думать! Всю жизнь я только этого и хотел. Молодым человеком я плакал из-за невозможности посидеть и подумать – например, реконструировать доказательства хорошо известных математических и физических теорем. Теперь я часто могу это делать, и гораздо быстрее, чем когда я был жив! Я глубоко благодарен вашей супруге за это. – Он наклонил голову. – А вот и она, Робин. Миссис Броадхед? Я только что вспомнил, что еще не выразил вам благодарность за новое программирование.